Часть 1

Однажды, он просто вышел из дома. Без света, без цели, в чем был. Даже рюкзак, который последние пять лет был его верным спутником каждый божий день, остался висеть на вешалке. Четыре шага до лифта, два в лифт, двенадцать до дверей подъезда и сто тридцать семь до угла магазина- ровно сто пятьдесят шагов его уверенности. Задержавшись на мгновенье, он опустил вниз трость и шагнул в неизвестность...

     Это случилось внезапно, как будто свет выключили. Подъезжая к перекрестку, он и представить себе не мог, что через секунду его, привычной, набирающей обороты жизни придёт конец. Последнее, что он успел увидеть в зеркале заднего вида, была перекошенная морда старого КАМАЗа, которая на полном ходу врубилась в зад его новенькой Тойоты. И день погас...

     Он почти не пострадал. В последний момент, водитель КАМАЗа рванул руль вправо и самосвал, перескочив через бордюр, вступил в единоборство со столетним дубом. И проиграл. Мотор взвыл в последнем рывке и железная махина затихла в паре метров от переполненной людьми остановки. Закрыв инстинктивно глаза, некоторое время после удара он просто так и сидел отходя от шока, а когда открыл, то ничего не произошло. То есть совсем ничего. Он моргнул один раз, второй, все ещё не веря в происходящее. И только тогда в его мозг прокралась, и почти мгновенно заполнила весь его до краев, ужасная, в своей неотвратимости мысль- он ослеп! Жаркая волна охватила все его существо и сознание не выдержало, погрузив в спасительные объятия глубокого обморока. 

     Он пришёл в себя уже в больнице. В паре с сознанием к нему вернулось и ощущение полного мрака. Странным образом, обострившийся вдруг слух выхватил из темноты женский голос, который позвал доктора, из чего он сделал вывод о том, что находится в больнице. Через несколько минут, тишину больничного покоя нарушили торопливые шаги и в палату зашли медсестра, голос которой он услышал очнувшись, а вслед за ней вплыл запах хорошего и явно не дешевого, мужского парфюма.

-Меня зовут Владимир Андреевич! Я ваш лечащий врач. Хотя, если честно, вам бы к хорошему нейрохирургу или офтальмологу, ибо мой профиль - травматологический, а у вас кроме пары мелких порезов и ссадин ничего нет. Сотрясения, кстати, тоже нет. Доктор сделал, почти театральную паузу, шелестя снимками и добавил: "И почему-то, зрения тоже нет". 

-Наш окулист вас, конечно, посмотрел, пока вы были в отключке. И ничего необычного не нашёл. Есть вероятность что это просто стресс. Так бывает. Отлежитесь пару дней у нас в отделении, а там глядишь, зрение и восстановится. Так, кстати, тоже бывает.

Доктор встал с края кровати и уже в дверях добавил: " Может вам с психологом пообщаться? Так на всякий пожарный?!" Не услышав ничего похожего на ответ, Владимир Андреевич выскользнул в коридор. Сестра аккуратно поправила постель и мягким голосом, еле слышно сказала:"У вас, здесь, под рукой, кнопка вызова. Если что то понадобится, вы звоните." 

Оставшись один, он попытался переварить в своей голове только что полученную информацию. Картина вырисовывалась малоприятная. Послезавтра ему обязательно нужно быть в Питере. Иначе, если презентация проекта сорвётся, о новом, сверх перспективном, месте работы придётся забыть ещё как минимум лет на пять. Доктор сказал, что зрение может вернуться, что это скорей всего стресс. Нужно успокоится, отдохнуть, взять себя в руки и все вернётся на круги своя... в голове вдруг отчётливо зазвучала мелодия "Ветра перемен". Нужно заставить себя поспать. Сон- лучшее лекарство. Спать...

Утро ворвалось в голову какофонией, типичных для больницы, звуков. Зычный голос медсестры звал на уколы. В соседней палате включили телевизор. В процедурный кабинет потянулась вереница ходячих больных за очередной дозой лекарств. Отбросив все лишнее в сторону, сосредоточившись на собственных ощущениях, он медленно приоткрыл сначала один глаз, затем другой. Ничего. Тьма в его голове была все такая же плотная и совершенно непробиваемая. Вместе с неожиданным понимание того, что это навсегда, пришла истерика- всепоглощающая и безжалостная, как тысячи тысяч эсэсовцев. В этот раз мозг отказался отключать сознание и ему пришлось испытать весь спектр негативных эмоций, на какие только способен человек. 

Нужно отдать должное медперсоналу, никто не вызвал психушку, а просто поплотнее закрыли дверь в палату и дали ему как следует разрядиться. Минут через пятнадцать- двадцать он затих и тогда пришёл черёд службы психологической помощи при больнице, предусмотрительно вызванной врачом. 

Через четыре дня он выписался. Из больницы его забрал сосед, номер которого нашёл в контактах телефона доктор, к счастью он бы так и забит: "сосед". Нежно, под ручку, сосед довёл его до дверей квартиры, на всякий случай спросил, не нужно ли чего и дождавшись отрицательного ответа, удалился. Квартира встретила его оглушительной тишиной. Девушка Ирина, с которой они прожили в гражданском браке почти пять лет, узнав окончательный диагноз, тихо собрала свои вещи, тихо вызвала такси и тихо переехала к подруге, оставив записку, в надежде что её никто так и не прочитает. Осторожно, на ощупь, словно заново изучая свое жилище, он добрался до дивана и вытянулся, сложив, как покойник руки на груди. На самом деле, он не собирался сдаваться. С самого раннего детства, оказавшись в детском доме он никогда не сдавался. Не сдавался, когда его били старшие пацаны по ночам, просто так из вредности, отстаивая своё превосходство. Не сдавался, когда вместо того чтобы вместе с другими, такими же как он мальчишками, в свободное время шарить по карманам на вокзале, шёл в библиотеку и читал запоем книги, всеми высмеиваемый. Не сдавался, когда чинуши пытались отобрать у него, полного сироты, положенную ему по закону квартиру. Когда учился в университете, по ночам разгружая вагоны на станции, чтобы выглядеть не хуже других и чтобы было что есть. Не сдавался. И сейчас, лёжа на диване, он просто пытался найти выход из этого тупика. Страстно желал найти его, всеми фибрами души. И не мог. Сердобольная тетенька из соцзащиты, ещё в больнице, просветила его, как и что теперь нужно делать. Рассказала как оформить пенсию и инвалидность в связи с потерей зрения. Заполнила заявление на вступление в общество слепых. Пообещала хорошего специалиста, который будет обучать писать и читать по системе Брайля. В общем, казалось, ничего смертельно в произошедшем не было: "живут же люди и без ног и без рук", но кто может знать, что на самом деле чувствует человек, потерявший зрение в тридцать лет, жизнь которого только начала набирать обороты, с перспективной работой, с грандиозными планами? Ощущение полного краха, холодной змеей обвила все тело и навязчиво стало предлагать варианты развития событий. От петли до таблеток. И только его детдомовское, закаленное как сталь, упрямство удержало его на краю пропасти. 

Со временем, он научился жить во тьме. И даже приобрёл, раннее недоступные навыки и умения. Слух его обострился до такой степени, что засыпать в наушниках стало обычным делом. Иначе, он слышал чем занимается по ночам весь его дом, от подвала до крыши, а это и человек с нормальной психикой не всегда выдержит. Однажды он понял, что способен чувствовать предметы которые его окружают. Возможно, это ему только казалось, а может быть отсутствие зрения развило в нем особую форму интуиции, некое шестое чувство, с помощью которого он собственной кожей стал чувствовать то, что раньше и глазами не всегда замечал. За пару месяцев он освоил систему Брайля, и даже устроился на работу- отвечал на звонки по телефону в информационном центре, который находился поблизости. Несмотря на все сложности и особенности жизни в темноте, он все больше приспосабливался к ней. Когда то огромный мир сузился теперь до размеров пары городских кварталов, но человек привыкает ко всему. Единственным, что по- настоящему отравляло его существование было одиночество. По началу, друзья и коллеги по работе часто навещали его и даже пару раз устраивали у него вечеринки. Но когда поняли, что подобного рода веселье начало его тяготить, как то постепенно растворились. Стали все реже звонить, а потом и вовсе исчезли. Он не держал на них зла. Он все понимал. У каждого своя жизнь. И все же...

Жаркое лето сменила яркая, красно- золотая осень, а за ней пришла зима. Времена года для него теперь обозначались лишь сменой одной одежды на другую, всвязи с температурными изменениями. Однообразно и монотонно, месяц за месяцем, год за годом пролетело пять лет. 

Где то в конце апреля, в очередной раз проснувшись от одного и того же ночного кошмара в холодном, липком поту, он привычным жестом откинул крышку циферблата, нащупал время и резко вскочив, побрел на кухню ставить чайник. Этот кошмар преследовал его уже пару лет. С тех пор, как однажды возвращаясь утром рано с ночной смены, он стал невольным свидетелем убийства. 

Он был уже почти дома- дошёл до угла. Осторожно, отстукивая дорогу впереди себя, двигался к своему подъезду, как из соседнего вдруг с криками и руганью выскочили, судя по голосам, мужчина и женщина. Он замер, не имея никакой возможности как то повлиять на происходящее. Несколько секунд слышались звуки борьбы, потом раздался истошный крик и тело, по всей вероятности женское, рухнуло на асфальт. Затем хлопнула входная, подъездная дверь за которой исчез мужчина и наступила тишина. Не в силах сделать ни шага, он услышал слабый, еле слышный, женский стон. Рискуя нарваться на препятствие он рванулся к женщине, едва об неё не споткнувшись встал на колени и стал ощупывать. Тонкие, ставшие за эти пять лет невероятно чувствительными пальцы скользнули по одежде и почти сразу наткнулись на рукоять столового ножа. От него во все стороны хлестала горячая кровь. И вот тут то он впервые и почувствовал это. Как только его пальцы коснулись окровавленной одежды, его словно током ударило. В его мозгу вдруг отчётливо тонкими, темно- голубыми, почти синими линиями проявились четкие контуры умирающей женщины. И что самое странное- он видел пробитое насквозь сердце и торчащее в нем лезвие ножа. Он открыл глаза и все исчезло. Дрожащей рукой он нащупал в кармане и телефон, набрал 112 и как только на другом конце ответили, сбивчиво сообщил о случившемся. Когда приехали "Скорая" и почти одновременно с ней полиция, он все так же сидел возле уже остывающей женщины, моргая изо всех сил, пытаясь снова и снова вернуть странное видение. 

С тех самых пор, почти каждую ночь он возвращался во сне в то утро, голыми руками доставал из груди умирающей женщины ещё бьющееся сердце, обильно сочившееся кровью, поднимал его над головой. Густые, тяжелые капли падали ему на лицо, и там где они касались его кожи, она вспыхивала обжигающе- белыми всполохами. Яркий свет начинал бить сквозь кожу в небо и там где он касался облаков, уже не было ничего, кроме молочно- снежной пустоты. Из его обожженного рта вырывался крик, больше похожий на звериное рычание и...сон обрывался. 

Чайник закипел и отключился. Он взял кружку, всыпал в неё суррогатный, три в одном, кофе и привычно, на слух, развёл кипятком. Свежий, ночной воздух ворвался в открытую балконную дверь. Он вышел на балкон, глубоко вздохнул и сделал глоток. Кружка летела до земли ровно три секунды. Глухо лязгнув, разлетелась на сотни осколков. "Как вся моя жизнь!"- подумал он. 

-Все, больше так не могу!- сказал он вслух и рванулся к выходу. На пороге он обернулся, втянул ноздрями, словно запоминая, воздух своей квартиры и вышагнул в ночь, аккуратно заперев за собой дверь. 

Для незрячих существует два мира- два образа восприятия действительности. Первый, это когда люди рождаются слепыми. Для каждого из них, все что их окружает, укладывается в единственную, актуальную, индивидуальную

 для каждого, акустически- тактильную картину мира. Она как отпечаток ладони- никогда не повторится ни в одном воображении от рождения незрячего. А второй, это те, кто перестал видеть мир глазами в результате болезни или механических травм. Это совсем другое дело. Они знают. Они помнят. Поэтому к их физическому недугу всегда добавляется ещё и психологическая травма. Не все справляются с этой проблемой. Далеко не все. Но те кто все таки выплывает- становятся только сильнее, плюсуя к приобретённым раннее и сохранившимся в памяти навыкам зрячего, новые возможности не видящих. 

За пять лет, прошедших с той злополучной аварии, он не был почти нигде дальше работы или магазина. Нет, возможности конечно были, а вот желания особого не было. Поэтому оказавшись один в большом, внезапно ставшим таким чужим, городе он растерялся. То, каким он помнил город до того как с ним случилась беда, никак не могло ему помочь. Город стремительно развивался. И он это прекрасно понимал. Поэтому сделав сто пятьдесят первый шаг, он невольно сгруппировался и мысленно превратившись в губку, осторожно пошёл по улице, впитывая в себя новые, незнакомые ощущения. 

   Весна была, необыкновенно, тёплой, а вот лето наоборот, оказалось не очень жарким. И это было хорошо, потому что для человека, пусть, с детства, и привыкшего к трудностям, но все же городского, а тем более, с таким физическим недугом, жизнь бродяжная стала бы настоящим адом. И все же не смотря ни на что, домой он больше так и не вернулся. Он трудно привыкал к прежде незнакомому ему образу жизни. Боясь оторваться от привычного городского шума, он какое то время бродил по знакомым и незнакомым улицам. Ночевал где придётся: на вокзале, в городском парке, на детских площадках, а однажды провёл ночь в полиции. Спящего на свежем воздухе, в сквере, слепого парня привёз в отделение наряд ППС, для установления личности. Поскольку, с документами был полный порядок, а добиться ответа о причинах ночевки на улице было "не судьба", утром его просто отпустили, пожурив, за столь "неадекватное", по мнению представителей охраны правопорядка, поведение. 

Деньги, которые он почти не тратил ещё оставались и он мало задумывался о том, как будет жить, когда они закончатся. Привыкший питаться один раз в день и будучи непритязательными к любой пище, он чаще всего покупал в придорожных ларьках какую нибудь нехитрую снедь, запивая её простой водой. Как то раз, к нему пристали бандитствующие подростки, но поняв, что парень, одиноко сидящий вечером на лавочке их не видит, тут же оставили его в покое. 

   И все же вскоре, город, своим стремительным ритмом жизни, начал его тяготить. Не умолкающий ни на минуту, наполненный миллионами разнообразных звуков, город стал напоминать ему дикого, голодного зверя, вставшего на след и готового в любой момент подмять под себя одинокого, слабого в своей уязвимости человека и сожрать... 

   Решение, как всегда, пришло неожиданно- август подходил к концу и он подсознательно чувствуя приближающуюся осень, сначала робко, а потом все более уверенно, все дальше и дальше стал уходить от города, шестым чувством выбрав единственное верное направление- на юг. 

   Бабу Машу в деревне все уважительно называли Марья Александровна. Во время войны, она, двенадцатилетней девчонкой, в связи с полным отсутствием в колхозе мужиков, управляла старым, вечно ломающимся трактором,ни в чем тем самым мужикам не уступая, чем и снискала всеобщее уважение. Была бригадиром, а в последствии даже руководила колхозом, но имея жёсткий, а порой непримиримый характер, не ужилась с районным руководством. Всю жизнь прожив на земле, была она к девяноста годам, старухой крепкой и не по годам моложавой. Жила Марья Александровна одна. Муж её оставил едва перешагнув своё шестидесятилетие- сказалось тяжёлое ранение под Сталинградом. Сын со своей семьёй давно жил в городе, навещая мать по праздникам да в пору уборки урожая. Время от времени, какой нибудь случившийся вдовец пытался склонить бабу Машу к сожительству, но старушка принадлежала к той редкой породе женщин, которая однажды полюбив, никого к себе более не подпускала, даже после смерти мужа. 

   Автобус подъехал к остановке, водитель подождал пока уляжется пыль и открыл двери. Обычно шустрая, не принимающая никакой сторонней помощи Марья Александровна тяжело спустилась со ступеней, и зайдя под навес остановки тяжело опустилась на лавочку. 

   Последние несколько месяцев, тупая, ноющая боль в груди не давала бабе Маше покоя. Привыкшая справляется сама со всеми своими болезнями и хворями баба Маша, и в этот раз попыталась обойтись травками да настойками, но боль, поначалу было притихшая, со временем стала совсем невыносимой. Пару недель, Марья Александровна, как на работу, ездила в город на обследование. И вот сегодня, врач решивший ничего не скрывать от явно пожившей и не богатой старушки, вынес окончательный вердикт- неоперабельная злокачественная опухоль груди с метастазами в легких. Баба Маша мужественно встретила диагноз. Она даже пыталась шутить, тщательно скрывая навернувшиеся было слезы. 

-Значит детей мне больше грудью не кормить?!- сделала попытку улыбнуться Марья Александровна, но увидев непонимающий взгляд онколога, махнула рукой и вышла за дверь.

   Всю дорогу домой, баба Маша молча смотрела в окно. Мимо пролетали родные до боли места. С этими полями, речушками, берёзовыми рощицами, одиноко торчащими осинами, пыльными проселками была связана вся её нелегкая жизнь. Жизнь, которую она так беззаветно любила и которая всегда отвечала ей взаимностью. Жизни, которой всегда было «дышать не надышаться», вдруг осталось на два вздоха. 

   Солнце спряталось за верхушками тополей, напомнив Марье Александровне о не кормленной с утра живности. Она поднялась с лавочки, тяжело вздохнув и только сейчас заметила сидящего рядом парня в тёмных очках с тросточкой зажатой между колен. Все ещё цепкий, не по годам, взгляд бабы Маши отметил затертую, но довольно опрятную одежду молодого человека. И его совсем уже разбитую от долгого пешего хождения обувь. 

-Ждёшь кого, сынок? - спросила, на мгновение забывшая о собственных проблемах старушка. Она сразу догадалась о том, что парнишка, одиноко сидящий на остановке, слеп. Марья Александровна прожила в деревне всю свою жизнь и знала всех до единого её жителей, включая тех, кто уехал в город в поисках лучшей жизни. Потому ей стало интересно, что делает вечером и так далеко от дома, этот слепой молодой человек, в явно незнакомой ему местности. 

   Парень улыбнулся, какой то вымученной, забытой улыбкой и ответил:"Если я скажу, что жду автобус, вы же мне не поверите?"

-Это был последний на сегодня. - сказала баба Маша и добавила с улыбкой- И единственный. 

-Вот незадача! - снова попробовал отшутиться её невольный собеседник. - Придётся здесь заночевать. 

-Зачем же здесь?!- неожиданно для самой себя сказала Марья Александровна. - Мир не без добрых людей. Пойдём, у меня и переночуешь- места хватит. Я тут рядом живу: метров сто пятьдесят. 

   Услышав эту фразу, парень поднял голову и улыбнулся.

-Сто пятьдесят, говорите?! Это хорошо. Это мне подходит. - все ещё улыбаясь, сказал он. 

-Тогда иди за мной!- выдохнула неожиданно сильной болью баба Маша и собравшись с силами двинулась в сторону деревни. Парень сложил трость и зажав её в левой руке, зашагал вслед за старушкой, стараясь не отстать. 

   Он шёл за этой незнакомой, пожилой женщиной, и никак не мог понять, почему так долго отвергавший любую возможность провести ночь под крышей, так легко вдруг согласился. До этого момента, только сильный дождь мог заставить его провести ночь под крышей, например: на вокзале. Старушка не обманула, от остановки до её калитки было ровно сто пятьдесят шагов. 

-Заходи, заходи, не стесняйся! Собака у меня хоть и звонкая, но не злая!- и уже собаке: Тихон, свои!

Он почувствовал, как резко переставшая лаять собака, ткнулась носом в его выставленную вперёд открытую ладонь и лизнув её, вернулась в свою будку. 

-Четыре ступеньки!- продолжала экскурсию баба Маша. 

Трость скользнула по ступеням крыльца и он вошёл в просторные сени. Пахнуло живым теплом. "Наверное, именно так должен пахнуть дом."- мелькнула, взявшаяся ниоткуда мысль. Для него, не знавшего ни отца, ни матери, во всем, что с ним сейчас происходило, появился какой то особый, мистический смысл. Наверное каждый из детей, лишившихся по той или иной причине родителей в раннем детстве, именно так представлял себе семейный дом, в общечеловеческом смысле. А поскольку все его восприятие теперь основывалось лишь на тактильных и обонятельных ощущениях, даже пустой дом одиноко живущей Марьи Александровны, олицетворял теперь для него семью, которой у него никогда не было. 

-Голодный, небось?- спросила хозяйка.

С утра в дороге. - оправдываясь, смутился гость.

Баба Маша усадила его за стол, а сама стала накрывать ужин. Запахло едой и это привело обоняние, привыкшего к спартанскому образу жизни бродяги, в полнейший раздрай. Из всего многообразия запахов он в первую очередь выделил знакомые: разогретый на сале картофель, свежие овощи и зелень и ни с чем несравнимый запах деревенского хлеба. Желудок предательски свело. В довершении всего, он услышал, как хозяйка достала из холодильника молоко и налила его в самую настоящую, полулитровую глиняную кружку. В отличии, от большинства детдомовских мальчишек, молоко он любил с детства. Пусть десять раз разбавленное, не всегда свежее, но все таки молоко. И теперь он впервые в жизни почувствовал запах настоящего молока. Не выдержав, схватил кружку обеими руками и влил в себя, не отрываясь, все до последней капельки. 

-Извините, всегда хотел это сделать!- едва отдышавшись сказал он и добавил. - С магазинным не сравнить. 

-Что ж ты без хлеба, то! С хлебом то, и вкуснее и сытнее! 

-И без хлеба, это просто божественно!

Баба Маша схватила нож и хотела было отрезать хлеба, но в этот момент чудовищная боль снова скрутила всю её и она, дёрнувшись конвульсивно, резанула острым ножом по большому пальцу. Кровь брызнула из перерезанной артерии и попала прямо на руки сидевшего за столом гостя. 

   Это было похоже на удар током. От неожиданности он зажмурился и вдруг увидел, как тогда, возле подъезда, синие очертания Марьи Александровны и темно- красное сердце толкающее кровь к выходу из глубокого пореза. Но в этот раз, он увидел кое что ещё. Нечто, похожее на осьминога, цвета желто- зеленого гноя, шевелилось в районе груди пожилой женщины, запустив свои щупальца в область лёгких. Он почувствовал, как эта темная сила медленно, но неотвратимо, каплю за каплей, высасывает жизнь из бабы Маши. Ему невыносимо захотелось вырвать это из её груди и он не в силах бороться с охватившим его желанием, протянул вперёд руки и увидел, как его пальцы удлинились вдруг и обхватив жёлто-зелёный ужас, потянули его прочь. Старушка, было отшатнулась. Но почувствовав что то замерла, глядя большими, выцветшими, голубыми глазами на странного, слепого человека. Кровь все ещё текла из разрезанного пальца, капала на пол, но её словно никто не замечал. Осьминог упирался изо всех сил. И все же поддавался. Но с каждым сантиметром, так любивший свет, но живущий во тьме человек чувствовал, как жизненные силы оставляют его. Наконец, последние щупальца были вырваны с корнем из тела Марьи Александровны, и в тот же самый миг он потерял сознание. 

   Что то в его еженощных кошмарах изменилось. Теперь ему снилось, что существо, напоминающее малюска, только размером с железнодорожный вагон, проглотило его, и он пытается выбраться из огромного желудка, и уже желудочный сок начинает разъедать его лицо и руки, и все тот же свет начинает бить сквозь кровоточащие раны. Он кричит от боли, кричит, кричит...и сознание выталкивает его из нереальной тьмы во тьму реальную.

-Тише, тише!- услышал он незнакомый, молодой женский голос. - Успокойтесь! Прохладной волной, прошлось по лицу влажное полотенце, окончательно возвращая его в реальность. 

-Что случилось? А где...?- он вспомнил, что так и не узнал имени, приютившей его женщины. 

-А бабушка в город уехала. В больницу.- и торопливо добавила: - Вы...ты три дня был без сознания. 

-Три дня? Без сознания?- все ещё не веря переспросил он.

-Да! Бабушка сказала, что ты ей рак вылечил. Совсем. А потом потерял сознание. А ещё тебя три дня рвало какой то жёлто- зеленой слизью. И бредил все время. И вот очнулся наконец. Как ты себя чувствуешь?

-Терпимо.- переваривая информацию, ответил он. - А с чего ты взяла что я твоей бабушке рак вылечил?

-Так она же в тот день, когда все случилось, диагноз узнала. А до этого несколько месяцев у неё страшные боли были. А после того как ты сознание потерял, боли сразу и прошли, как будто и не было. А сегодня с утра она поехала в больницу, чтобы уж наверняка убедиться.

-Бред какой то...- пробормотал он, все ещё терзаемый сомнениями. 

-Да уж поверь! Я свою бабушку хорошо знаю. Если она так сказала- значит, так и есть. 

Он попытался сесть, но почувствовал такую слабость, что сразу прекратил любые попытки подняться. 

-Как тебя зовут? - решил он исправить ошибку, хотя бы с внучкой. 

-Как и бабушку- Машей. - от чего то смутилась девушка и он почувствовал кожей, как она покраснела до корней волос. 

-Ты тут полежи, пока, а я пойду с хозяйством управлюсь. Бабуля скоро уже вернётся. Если увидит, что я ничего не сделала- ругаться будет. 

Маша выскочила за дверь и тут же, где то в сенях, загремели ведра.

-Шустрая девчонка.- шевельнулась мысль. Лёжа на чем то мягком, вероятно, на перине, он стал внимательно прислушиваться к своему организму, одновременно анализируя свои ощущения. Сильно болели руки, и эта боль была очень похожа на боль от ожогов. Он хорошо помнил, как в детстве, они с мальчишками, помогали тушить загоревшийся от пала подлесок, рядом с детским домом. Не сразу заметив, как вспыхнули рукава куртки, он тогда, довольно сильно, обжег руки. А ещё, он почувствовал как проголодался. Чувство голода было таким сильным, что затмило все другие ощущения. Сделав над собой невероятное усилие, он сел на кровати. Ощупав, все вокруг себя и не найдя трости, он поднялся и выставив вперёд руки, на уровне поясницы, двинулся вправо. В одной из книг, прочитанных им в детстве, главный герой пытался выбраться из пещеры и чтобы не заблудиться, всегда передвигался, придерживаясь правой стороны. Так он и сделал: буквально сразу наткнулся на комод, следом шёл подоконник, пара стульев, какой то огромный сундук и наконец, дверной проем. Решив сменить тактику, пошёл влево и почти сразу уперся в холодильник. В голодном мозгу всколыхнулось воспоминание о молоке и открыв дверцу, он начал ощупывать содержимое. Безошибочно определив содержимое трехлитровой, стеклянной банки, он сковырнув полиэтиленовую крышку, жадно припал губами к краю. Молоко было безумно вкусным. Он глотал и глотал его, не в силах оторваться, и скорее всего выпил бы всю банку без остатка, но тут в сенях послышались шаги и в дом вошла баба Маша. От неожиданности скользкая банка вывалилась из его ещё слабых рук и сотней осколков разлетелась по полу вместе с остатками содержимого. 

-Простите, я нечаянно...проголодался- только и смог выдавить он из себя, да так и замер, возле открытой дверцы холодильника, виновато опустив голову. 

-Вот уж и не знаю как ты это сделал, но хвори моей как не бывало, сынок!- закончила Марья Александровна свой рассказ, о том что произошло за эти три дня. Внучка Маша, все это время сидела не дыша напротив гостя, лишь изредка отхлебывая душистый, пахнущий лугами, лесом и ещё чем то совершенно незнакомым, чай. 

-А может и не было никакой хвори? Может, просто, ошиблись врачи, бывает же?- все ещё не веря в реальность происходящего, попытался избежать ответственности за содеянное нечаянный "знахарь". 

-Да уж мне то поверь! Пока ты эту заразу из меня не вытащил, я тут каждую, почти, ночь на стену от боли лезть была готова. А сейчас так себя чувствую, что хоть снова под венец!

   После казуса с молоком, вернувшаяся со двора внучка быстро прибрала осколки и все вместе они сели за стол ужинать. Хоть и не богато жила баба Маша, но деревня есть деревня- было чем накормить проголодавшегося дорого гостя. Между делом и поведала ему старушка, заодно, и про всю свою жизнь. 

   Он прожил у Марьи Александровны ещё две недели. За эти две недели, он приобрёл жизненного опыта больше, чем за все последние пять лет жизни. Он научился различать по запаху массу различных, лечебных трав, как сухих, так и свеже собранных, освоил азы простой, деревенской жизни и даже научился доить корову. Постепенно, он окреп, боль в груди и в руках больше не беспокоила. И все это время рядом с ним была Маша. Она помогала ему всем чем могла. Читала ему газеты. Выстирала и заштопала всю его одежду. Старалась поддержать любой разговор и просто быть полезной. Постепенно, зачерствевшая было душа его начала оттаивать, и он уже более не чувствовал того безумного одиночества, которое пару месяцев назад выгнало его из собственного дома. Как только он поправился настолько, что смог выходить на улицу, Маша сразу взялась знакомить его с окрестностями. Провела всеми «злачными» деревенскими улицами и переулками.. И поскольку он с раннего возраста отличался хорошей памятью, запомнить отличительные особенности каждого двора было не сложно. Например: в двадцати шагах, слева, жили соседи бабы Маши- тетка Наталья и Егор Калистратыч. Тётка Наталья работала в единственном на всю деревню магазине, поэтому была она баба крепкая и десятка не робкого. Работала она и за грузчика, и за продавца, и за директора, поэтому послать могла как любой грузчик, продать могла все что угодно, а ещё задержаться могла на пол дня- начальство ведь не опаздывает! В отличии от тетки Натальи, Калистратыч своё отработал и как истинный пенсионер все свободное время проводил на реке. Причем, и зимой и летом, менялись только снасти и амуниция.

   Если пойти от двора Марьи Александровны направо, то почти сразу будет пустырь. Ещё во время войны в соседний дом угодила сброшенная с немецкого бомбардировщика бомба. С тех пор, место это так и осталось молчаливым, поросшим бурьяном, воспоминанием о минувшей войне. 

 За пустырем жил нелюдимый пастух Никодим. Никто, даже баба Маша не знала сколько ему лет и откуда он появился в деревне. Она вспоминала, что когда была ещё совсем молодой девушкой, он уже тогда пас общественное стадо и выглядел всегда одинаково, точно так же как и пять, и тридцать лет назад. 

   Вообще, деревня, сама по себе, было небольшая- всего то сорок три двора. Все друг друга знали, общались между собой и вскоре, слух о странном, слепом госте облетел всю округу. Первой, самым естественным образом- за солью, постучалась как то вечером в окошко тётка Наталья. Баба Маша Наталью недолюбливала за сволочной характер, хотя и старалась с ней не ссориться. Соседка, ходить вокруг да около не стала, и практически с порога огорошила гостя недвусмысленным вопросом.

-В деревне поговаривают, что ты любую болезнь на раз-два-три, голыми руками вылечить можешь. Правда, или врут люди?

От такого беспардонного обращения он сразу заволновался так, что краска залила всё его лицо и шею, а в горле пересохло. Он почувствовал на себе жадно- любопытные глаза тетки Натальи и от этого ему стало не по себе, захотелось провалиться под землю или ещё куда подальше. Тут же на помощь ему пришла Марья Александровна:" Ох ты и бессовестная, Наташка! Ну разве можно так сразу человеку незнакомому такие вопросы задавать? 

-А я баба простая, в моем роду интеллигентов отродясь не было- одни крестьяне! Я что думаю- то и говорю. 

Наталья обогнула стол, за которым сидел, по её мнению, человек единственный, достойный внимания. Схватив по дороге стул, она поставила его рядом с ним. Прижавшись всем своим дородным телом к парню, она, не обращая ни на кого внимания, жарко зашептала что то ему в самое ухо. Не в силах хоть как то повлиять на события, баба Маша и Маша молча наблюдали за происходящим. А тем временем их гость, чем больше информации получал, тем больше наливался пунцовым цветом. Со стороны казалось, что если в этот самый момент коснуться его лица, можно было бы получить ожог первой степени. 

   Наконец, тётка Наталья отпустила его, глаза её сделались большими как у коровы, нижняя губа затряслась и она неожиданно тонким, срывающимся голосом спросила:" Ну, поможешь? На тебя только вся надежда?"

Он некоторое время помолчал, приобретая постепенно естественный цвет лица, а потом, покрутив головою, словно ища поддержки у хозяев дома, сказал:

" Можно попробовать...." Наталья тут же подскочила и кудахча, словно квочка над цыплёнком, потащила его к выходу. 

-Не волнуйся, соседка, - уже в сенях, словно опомнившись, закричала она, - вечером верну его, в целости и сохранности!

   Вернула, как и обещала. Только вот сохранность была под большим вопросом. Тащила, почти на руках. Снова слабого, как будто и не было этих двух недель отдыха. Лицо его было бледным как у покойника. Но странное дело, не смотря на общее состояние он улыбался- одними губами, как будто был очень доволен тем что только что сделал. Наталья, дотащив его до кровати, аккуратно возложила ношу на перину, отдышалась и вытолкнув одними губами:"Щас!", выскочила за дверь. 

   Не смотря на обещание, появилась соседка только следующим вечером. Счастливая и жутко загадочная. В руках она держала полный пакет продуктов. 

-Давай, выздоравливай по-скорее!- с хитрой улыбкой проворковала Наталья и подмигнув Марье Александровне, сказала уже Маше,- а женишок то твой, действительно обладает! Я себя, вполне женщиной, уже лет десять не чувствовала! Волшебник! 

Сказав это, она повернулась словно пава и взмахнув подолом платья растворилась в дверном проеме.

-О чем это она?!- недоуменно спросила баба Маша.

-Так я мужа я её вылечил, вчера. По мужской части у него проблемы были. 

-Да это то я и без тебя поняла. Я про "жениха"! Что она там про "жениха" говорила?

-Ой, бабуля! А то ты не знаешь. Деревня же, в одном конце скажешь "а"- в другом услышат "б"! Увидели, как я ему деревню показывала, за руку водила, вот и придумали чего не было. 

-Ну и пусть думают! Так даже лучше. Меньше вопросов задавать будут.- завершила допрос Марья Александровна. Вот так, с лёгкой руки Натальи, все в деревне стали звать его "женихом". 

Часть 2

В середине октября ударили первые заморозки. Выйдя рано утром, как сказала бы баба Маша: «до ветру», он впервые, так остро, ощутил морозное дыхание приближающейся зимы. В городе зима всегда приходит с первым снегом, а здесь, в деревне, все было по другому. Днём все ещё было достаточно тепло. Он выходил на улицу и подолгу сидел на завалинке, вдыхая потрясающий осенний воздух, наполненный запахом увядающих трав, древесным дымом печных труб и особым, неповторимым запахом русского села. Уши, до краев, как морская раковина шумом волн, были залиты удивительно- чистыми звуками живой, русской глубинки: лаем собак, спокойным и уверенным мычанием коров, птичим гомоном и вершиной всей этой невообразимо музыкальной какофонии- петушиным пением. Слепота, которая, как ему казалось, дернула стоп-кран его жизни и не позволяла ей двигаться дальше, открыла, вдруг новый, абсолютно раннее незнакомый, мир. 

   Маша, в конце сентября уехала в город, на учебу, но регулярно, каждые выходные, возвращалась к бабушке. Марья Александровна стала замечать, что с появлением Маши, её постоялец оживал, как цветок, который полили живой водой, но стоило ей уехать, как он снова впадал в странное оцепенение, правда, до следующих выходных. 

  Чтобы не чувствовать себя в доме бесполезной мебелью, по мере сил и возможностей, он помогал бабе Маше по хозяйству. Выучив досконально двор и окрестности, мог сходить в магазин, по воду, принести дров. И нужно сказать, что с каждым разом, он все лучше и лучше справлялся с так внезапно обрушившимся на него даром. Слава целителя очень быстро облетела все окрестные деревушки и время от времени дом бабы Маши превращался в поликлинику. Ему все меньше времени требовалось на восстановление сил. Да и расходовать себя он постепенно стал все более рационально- затрачивая столько сил, сколько нужно было для излечения той или иной хвори. Местный участковый, прицепившийся было к нему из-за "нетрудовых доходов", но принёсший однажды ночью, сломавшую руку дочь, стал самым верным и преданным другом, ревностно охранявшим своего Вангу. Так с тяжёлой, вооруженной руки участкового, приобрёл он ещё одно прозвище, прилипшее к нему уже крепче крепкого. 

Он уже и не помышлял о юге. Все, что ещё пару месяцев так невыносимо сильно тянуло его в дорогу, растворилось в мягком, убаюкивающем, как перина бабы Маши, ощущении дома, семьи- теплом и ласковом ощущении исполнившейся детской мечты. Вместе с первым снегом в размеренное, уютное течение деревенской жизни пришла беда. Белый, почти незаметный на снежной целине джип, неслышно вкатился в деревню и остановился у ворот дома Никодима. Какое то время ничего не происходило. Потом, из машины вышли два молодых, спортивного вида, парня и осторожно начали продвигаться к дверям дома нелюдимого пастуха. Один встал так, чтобы его не было видно из окна дома, а второй аккуратно постучал в дверь. Сидевший, в это самое время, на завалинке Ванга, конечно ничего не видел, но слышал очень хорошо. Его, обострившийся слух, уловил все что происходило у дома Никодима. Все до мельчайших подробностей. 

Двое уже собирались вернуться к машине, как дверь неожиданно распахнулась и на крыльцо вышел старый пастух. Слепой не мог видеть на Никодиме немецкую форму времён войны, но услышал как тот вдруг спокойно и уверенно заговорил по немецки. Поняв, что старик не собирается сопротивляться, двое предложили ему пройти в машину. Никодим не тронулся с места и снова начал говорить. Не знающий ни слова по немецки, Ванга, неожиданно для самого себя, каким то шестым чувством, стал отчётливо понимать о чем говорил старик. Никодим говорил о том, что устал прятаться, что все эти годы прожитые в страхе и раскаянии, есть большее наказание за грехи молодости, нежели сама смерть и что он давно готов умереть. Далее, знахарь услышал шелест бумаги и один из парней, на другом, незнакомом ему языке, стал что то торопливо читать. Когда он закончил, раздался резкий, металический звук передергиваемого затвора и вдруг Ванга услышал испуганный женский крик, который оборвался сухим щелчком пистолетного выстрела . Это кричала Маша. Он вскочил с завалинки и бросился к дому Никодима не разбирая дороги. На бегу он услышал как взревел оборотами мотор джипа и взметнув снежную пыль машина рванула прочь из деревни. Добежав до ворот, он рухнул в снег и стал лихорадочно ощупывать все вокруг. Первым он нашёл старика, который сидел склонившись над распростертыми телом Маши. Оттолкнув Никодима, принялся ощупывать девушку, пытаясь понять куда попала пуля. Мысли путались, тряслись руки. Рану он нашёл быстро. Профессионал вогнал пулю четко в область сердца, которое уже не билось. Взвыв, словно раненый волк, Ванга потянулся всем своим существом за медленно растворяющимся в вечернем воздухе сиянием, уходящей из остывающего тела молодой девушки, жизни. И душа, словно не в силах сопротивляться, повинуясь слепому целителю, медленно и нехотя вернулась на своё законное место. А он уже потянулся к разбитому пулей сердцу Маши и стал, словно скульптор собирать его по кусочкам и собирая в единое целое, одновременно выталкивая из глубины черно- красное зло расплющенного металла. Щеки девушки внезапно порозовели, дыхание стало ровным, а открывшееся глаза увидели как упал в снег рядом с ней совершенно обессиленный Ванга. 

Сознание, медленно и мучительно- ватно, сквозь бубнящую монотонность неразборчивого разговора, вползало в гудящую колоколом голову слепого. Он не хотел показывать, что пришёл в себя и просто стал прислушиваться к разговору в доме. 

Говорил Никодим. 

Зимой 1943го года, когда окружённые под Сталинградом немецкие войска стали сдаваться в плен. Специальные зондер- команды войск SS все ещё вылавливали партизан, подпольщиков и случайных евреев по всей оккупированной территории СССР. В одной из таких команд, в Белоруссии, служил лейтенант Отто Штаубе. Родители воспитали юного арийца в духе, преданного рейху и фюреру, настоящего наци. Он даже добровольно попросился на Восточный фронт. И карьера его обещала стать стремительно- молниеносной... Пока не пролилась первая кровь. Их дивизии крепко досталось ещё в 1941ом, под Москвой. Тогда Отто, хотя и получил свой первый Железный Крест, но получил его в госпитале, где пролежал с тяжелым ранением до июня 1942 года. После госпиталя он и попал в эту чёртову команду убийц и живодеров. Вот тогда то и началась в душе молодого немца перестройка сознания. 

- Поначалу, мне лично, удавалось избегать участия в расстрелах и акциях. И до поры до времени, начальство смотрело сквозь пальцы на чудачества контуженого лейтенанта. Но после Сталинграда ситуация резко изменилась. - раскатывался под потолком дома гулкий бас Никодима- Отто. В апреле нас послали проверить деревню Малые штаны- прошла информация, что местные жители прячут бежавших из Минска, ещё в начале войны, несколько еврейских семей. Командовал акцией майор Клейст- тот ещё упырь. Деревню мы окружили по всем правилам, так чтоб никто не смог из неё выбраться. Двенадцать человек. В основном, женщины и дети. Три семьи. Их закрыли в доме, вместе с хозяевами. Полицаи, из числа украинских националистов, заколотили наглухо окна и все вокруг облили бензином. Клейст запалил факел и предложил мне поджечь дом. Вот тогда я, впервые в жизни, нарушил приказ, отказавшись это делать. Клейст плюнул мне под ноги и обозвал чистоплюем. А следующей ночью я сбежал. Долго шёл не понимая куда и зачем я иду. Непонятно как и где перешёл линию фронта и в конце концов оказался здесь неподалёку. Прикинулся контуженным немым. Тогда, везде такая неразбериха была. Сначала справку мне в районе сделали, как инвалиду, а потом и документы. Так я и превратился в Никодима Петрова. 

- А по нашему где так насобачился говорить?- перебил рассказчика строгий голос баба Маши.

- До войны, в начале 30ых годов, мой отец работал на заводе в Ленинграде, помогал налаживать немецкое оборудование, а я учился в обычной советской школе почти пять лет. Никодим немного помолчал и продолжил.

- Я знал, что за мной придут. Не знал только когда. Однажды, на почте, увидел журнал где рассказывалось как Моссад разыскивает по всему миру бывших военных преступников, за преступления которые не имеют срока давности. С тех самых пор я и стал ждать. Даже форму свою, спрятанную в лесу откапал. Готовился к смерти, а тут видишь как получилось... 

- Да, дела!- услышал Ванга задумчивый голос участкового, который все это время, просто, молча сидел за столом. - И что нам теперь с тобой делать? Устраивать после стольких лет суды с пересудами глупо, но и оставлять происшедшее не имею права!...А как они, массадовцы, тебя вычислили, ведь никто же ни сном не духом о твоём «героическом» прошлом?

- Да все просто- пару месяцев назад захворал я сильно, испугался, что умру на чужбине под чужим именем, как безродный. Сделал запрос в Германию- хотел найти хоть каких нибудь родственников. По этому запросу они меня и нашли. Все как положено: судили то нас, тех кто сбежал да спрятался, давно и заочно. А вот приговор зачитали чин по чину. Расстрелять, только, не успели. Машка ваша из ниоткуда выскочила, а израильские вояки, судя по всему, на арабах натренировались сначала стрелять потом думать. Хорошо, что мальчишка рядом оказался. Никогда ничего подобного не видел. Видимо, у него, действительно, дар Божий. Молчавшего, почти шестьдесят лет, старика, словно прорвало. Он говорил и говорил, без умолку. Его никто не перебивал, потому что все понимали, что носить так долго под сердцем неподъемную ношу и сохранить при этом здоровый рассудок, невероятно трудно. Давно пришедшему в сознание Ванге, все труднее и труднее было сохранять своё инкогнито: в носу свербило, жутко чесалась правая ладошка, желудок начало предательски сводить. И вот когда Никодим сделал очередную паузу, чтобы глотнуть воды, он негромко кашлянул. Все внимание сидевших за большим столом сразу переключилось на него. Участковый первым кинулся к Ванге и торопливо, словно боясь, что тот снова отключится, заговорил.

- Ну и напугал ты нас, парень! Я когда прибежал на место, как увидел кровищу на снегу и тебя в ней всего, ну думаю: все, убили моего Вангу- не уберёг. А Машуня, слабая совсем, бледная, голову твою придерживает и говорит: вы, мол, Семён Афанасьевич не беспокойтесь, не его это кровь, а моя. А он, ты значит, просто, без сознания. От сердца сразу отлегло, схватил я тебя на руки и сюда, к бабе Мане. 

- Давно я так, прохлаждаюсь?- перебил участкового Ванга. 

- Да уж неделю, почти! Ты лежи, сынок, лежи, рано тебе ещё вставать.- поправила одеяло баба Маня. От этого, ставшего таким родным, чуть хрипловатого голоса, по измученному болью, телу молодого парня неожиданно разлилась спокойная, приятная волна, и ему снова захотелось погрузиться в спасительное забытьё, но Ванга решительно сел на кровати и спустив ноги на пол, сделал попытку подняться. Тело слушалось его ещё очень плохо. Тем не менее, с помощью Семена, он сделал несколько шагов по комнате и сел за стол напротив Никодима. В доме воцарилась тишина. Почувствовав на себе осторожный, изучающий взгляд, парень улыбнулся. Чтобы понять, что все, что рассказывал о себе Отто, было правдой, Ванге не нужно было брать его за руку. Старик не соврал ни разу и слепой знал это абсолютно точно. За всю войну Отто не сделал ни одного выстрела. Ванга встал и сделав шаг к Никодиму, протянул ему руку. 

- Я вам верю. - сказал он и повернувшись ко всем, продолжил- Все что он рассказывал о себе- чистая правда! И сразу схлынуло напряжение. Баба Маша кинулась накрывать на стол. Семён засобирался было домой. Но Ванга остановил его, ему очень хотелось узнать, что же грозит теперь старому пастуху, в связи с тем что произошло. Семён, надевший было, свою форменную шапку, снова стащил ее с головы и присел к столу. 

- Дело обстоит так: протокол я по всей форме составил, свидетелей опросил. Но учитывая обстоятельства и то что в районе меня с моим протоколом, просто напросто, засмеют, решил я всеми этими бумагами печь растопить. Одно меня только беспокоит... А если они вернутся? Да с подкреплением?

- Не вернуться.- казала баба Маша;-убийство, а они то уверены что Маша мертва-тяжкое преступление. Ещё и в чужой стране. Да они уже давно в своём Израиле...

- Хорошо, если так, - перебил бабу Машу Семён; но осторожность не помешает! Так что если что то подозрительное заметите- сразу звоните. 

- Иди уже, неугомонный! - выпроводила участкового за дверь баба Маша и стала одеваться сама.- Пойду Машку встречать- вот-вот автобус должен подойти. Вместе с бабой Машей вышел и Никодим. Ванга остался один. Наконец то он мог спокойно поесть. Нащупав молоко, он осторожно, чтобы не пролить, налил его в кружку. В суете, хозяйка забыла отрезать хлеб. Ванга, попытался обслужить себя сам, но неожиданно, соскочивший нож резанул его по пальцам. Фонтаном, прямо в глаза, брызнула горячая кровь. Дикая, нестерпимая боль, с чудовищной силой, скрутила его тело и выгнув дугой бросила на пол. В голове вспыхнуло кровавое зарево, растаскивая в разные стороны остатки сознания. И все же, каким то немыслимым усилием, он сумел удержать себя на краю бушующей огненной пропасти, повторяя одно только, единственное, пришедшее из ниоткуда, слово: «Тормози! Тормози! Тормози!». Когда вернувшаяся баба Маша распахнула дверь, Ванга лежал на полу весь в крови, крепко зажмурив глаза, беззвучно шевеля губами. 

- Что случилось, сынок?- кинулась к своему постояльцу хозяйка. - как же так то? Совсем тебя на минуту оставить нельзя! Вслед за бабой Машей в дом впорхнула счастливая, с раскрасневшимися от мороза щеками, Маша, и увидев распростертое на полу тело Ванги, резко побледнела и покачнувшись сползла по дверному косяку на пол. Услышав, испуганное Машино «ох», слепой хотел было сказать что то успокаивающее, но из горла вырвалось лишь хриплое рычание, потому что в его широко распахнутые, совершенно безжизненные глаза хлынул нестерпимо яркий свет. Он снова крепко зажмурился и не веря в случившееся сново открыл глаза. Мрак отступил, но его глаза встретились с ещё более могучим врагом- светом. Слезы брызнули, заливая спасительной влагой обожженную слизистую. Он закрылся от нестерпимо яркого света рукой и застонал. Ни Маша, ни баба Маша никак не могли понять что произошло. Они молча наблюдали за Вангой, готовые в любой момент кинуться ему на помощь. 

- Кажется, ко мне возвращается зрение...-все ещё не веря своему счастью простонал Ванга,- свет очень яркий, не могу глаза открыть. Окончательно пришедшая в себя Маша кинулась закрывать окна, выключила, висящую под самым потолком старинную люстру. В доме воцарился полумрак. Бывший слепой снова сделал попытку приоткрыть глаза и снова крепко зажмурился.

- Все ещё больно...

- А ты не торопись, потихонечку, поморгай немного и снова пробуй. Это дело такое. Сколько ты лет света белого не видел? 

- Света белого...- словно эхо повторил за бабой Машей Ванга. Он собрался с силами и тихонечко приоткрыв глаза, поморгал. Это помогло. Первое, что он увидел было лицо молодой девушки. Лицо, которое он не мог себе представить даже в самых страшных своих ночных кошмарах. Вся левая сторона головы Маши была обезображена сильнейшим ожогом, превратившим лицо в гротескную маску. Когда девушка поняла, что увидел так внезапно прозревший Ванга, она вскрикнув выскочила из дома, едва не сбив с ног человека, глаза которого молодой парень не забыл бы не при каких обстоятельствах, глаза человека в зеркале заднего вида, глаза водителя КАМАЗа, поломавшего ему всю жизнь. 

- Яковлев? Сергей? Что ты здесь..?- в недоумении начал было сыпать вопросами вошедший и вдруг осекся, пришедшими в его непокрытую, седую голову ответами.- значит ты и есть тот самый Ванга? 

- Я и есть- все ещё не веря своему вновь обретенному зрению ответил Сергей. Как же давно он не слышал своего имени. Оно теперь казалось ему таким чужим, именем, из другой, совсем не его жизни. Баба Маша выскочила из дома вслед за Машей, оставив мужчин наедине. 

- А вы как здесь оказались? 

- Все просто: Марья Александровна, хозяйка здешняя- моя мать. А Маша, соответственно, дочь...Видишь, какая земля тесная, никак нам с тобой не разойтись. Вяжет нас судьбинушка крепче самой крепкой цепи. И хотел бы ты больше со мной не встречаться, да видно у Бога совсем другие планы...

- Да вы не думайте, я свою трагедию уже тысячи раз пережил и обиды на вас больше не держу. Тогда, в больнице, мне весь мир был не мил, вот и нёс все что в больную голову лезло... Вы простите меня!

- Да я и не сердился, обидно было только, что ты меня даже выслушать не захотел. Я ведь тогда, когда авария случилась, Машку в больницу вёз. Обгоревшую. Потому и летел, и дороги не разбирал. Я в тот день с ночной смены возвращался. Гляжу, а дом мой огнём полыхает. Дочь, вот, успел вытащить, а жена погибла. Всю дорогу, в машине, Маша так сильно кричала от боли и вдруг затихла- я отвлёкся, а тут ты на светофоре. Я по тормозам....ну дальше ты все знаешь... Дверь распахнулась и в комнату вошли баба Маша и Маша, в белом, с нежно голубыми цветочками, платке, завязанном так, что из него наружу торчали лишь необыкновенной красоты серые глаза, все ещё мокрые от слез. 

- Машка, Машка!- кинулся к ней Сергей- ну ты чего? Думаешь я ожога твоего испугался? Брось! Что я ожогов не видел, что ли? Просто, неожиданно как то все случилось! И прозрение это, и ты! Ничего же не изменилось. Это я- твой Ванга! Ну?! Он схватил ее за руки и заглянул прямо в глаза. Ещё минуту назад, бывшие колючими, серыми ледышками, глаза потеплели и Маша улыбнулась. 

- Эх, Машуня! Сейчас я немного оклемаюсь и мы эту твою хворь уберём одной левой! Уж если мы сердце тебе по кусочкам собрали, неужели не справимся с каким то ожогом?! Ни через день, ни через неделю, Сергей так и не смог выполнить своего обещания. С возвращением зрения, он напрочь лишился своих целительных способностей. Сколько он не закрывал, сколько не жмурил свои глаза, сколько не брызгал капель драгоценной Машиной крови на свои, испещрённые узорами, странных папиллярных линий, руки, даже малейшего проблеска былого дара, он больше так и не почувствовал. Маша уехала в город. А Сергей впал в странное, молчаливое оцепенение, очень похожее на то, которое он испытал после потери зрения. Славно на автомате он выполнял кое-какую, несложную работу по дому, но большую часть времени, молча сидел у окна. Люди, нуждавшиеся в помощи его, как целителя, какое-то время приезжали к дому Марьи Александровны, но все реже и реже, пока совсем не иссякли. Приезжавшая на выходные, Маша, несколько раз, пыталась вывести Сергея из этого депрессивного оцепенения, но каждый раз уезжала в город в слезах. Баба Маша в душу к нему не лезла, прекрасно понимая причину его состояния, только вздыхала и с укоризной, время от времени, кивала головой. У самой Марьи Александровны, в связи с последними событиями, жизнь заиграла новыми, яркими красками. Нелюдимый, раннее сторонящийся всех, сосед Отто- Никодим, стал все чаще захаживать в гости- почти каждый вечер. При этом, он оказался человеком интересным, общительным, к тому же прекрасным собеседником. Давно поставившая на себе, как на женщине, крест баба Маша, вдруг, ожила и расцвела как сирень по весне. Ей нравились глубоко законспирированные ухаживания старого пастуха и порой, она, краснея, подумывала о, раннее, совсем немыслимых для неё вещах. Сергей, казалось, ничего происходящего не замечал, пока однажды, обычно спокойный и выдержанный Никодим, не принёс в дом Марьи Александровны новость, круто изменившую жизнь всех причастных.

- Вот, смотри Маша, читай!- почти, прокричал Никодим, всовывая в руки бабы Маши какой то документ, отпечатанный на гербовой бумаге- А черт, здесь же все по немецки! Он снова взял в руки документ и начал переводить.

- Это значит, что ты теперь навсегда уедешь в Германию?- слова, внезапно потускневшей Марьи Александровны, с трудом находили выход из пересохшего горла.

- Это значит, что мы с тобой очень, очень богаты, Маша,- прыгал по комнате, помолодевший лет на тридцать, Никодим. 

- Мы с тобой? - переспросила баба Маша.

- Да, именно! Я очень хочу чтобы ты стала моей первой и единственной женой! Никодим встал на одно колено и как в старинных фильмах, нежно глядя в глаза Марьи Александровны, спросил: Ты выйдешь за меня, Маша? Марья Александровна села на табурет и глаза ее наполнились слезами. Последний раз она плакала так давно, что в памяти не осталось об этом ни одного воспоминания. И сейчас ей было не стыдно за свои слёзы, потому что это были слезы радости, настоящей, светлой, чистой радости. Смотревший, на разыгравшуюся перед ним сцену, широко раскрытыми глазами, Сергей, наконец вышел из своего молчаливого самобичевания и подойдя к Никодиму, крепко пожал ему руку и повернувшись к Марье Александровне сказал:

- Очень рад за вас! Вы, по настоящему это заслужили! Это такое счастье- найти друг друга! Пусть даже так, прожив целую жизнь порознь. Зато теперь перед вами целый, новый, огромный мир... Сергей не договорил и выскочил за дверь, пытаясь скрыть навернувшиеся слезы...

- Наконец то прорвало! Слава Богу, а то я уже думала, что двинется парень. Пусть подышит немного. Остынет. А завтра Маша приедет и вернёт его в чувства... Надеюсь... Сергей вернулся в дом минут через двадцать. Изменившийся, с каким то новым, просветленным взглядом. 

- Я принял решение!- сказал он, внимательно слушавшим его, влюблённым.- Если я больше не могу воспользоваться своими способностями, чтобы помочь Маше, я найду другой способ! В конце концов, мы живем в 21ом веке и есть же ещё пластическая хирургия. Нужно просто достать денег. Много денег. 

- А они у нас теперь, кажется, есть! Правда, Никодимушка? Взъерошенный Отто, смотрел влюблёнными глазами на свою совсем седую, но все ещё привлекательную невесту и не мог отвести глаз. 

- Завтра же начинаем собирать все необходимые документы. О, если бы ты только знала, какой у нас в пригороде Гамбурга дом! Настоящая, старинная крепость. Кстати, что касается Маши, я думаю, что немецкие врачи легко справятся с её ожогом! И главное, деньги на все это у нас будут. Как только приедем в Германию, сразу начну процедуру оформления наследства. Обычно молчаливый Никодим, трещал без умолку. Счастливые старики сидели за столом взявшись за руки и никого вокруг уже не замечали. Им было о чем поговорить, ведь они были знакомы с войны. Просто, воспоминания их были разными, и лишь с этой самой минуты, стали, наконец, общими. На всю оставшуюся жизнь. Сергей взял с вешалки старую куртку, шапку и незаметно выскользнул в ночь. Над деревней поднималось белое, в морозном ночном воздухе, сотканное из печных дымов, облако. Где то вдалеке лаяли собаки. От этой идиллической, пасторальной картинки, Сергей окончательно вернулся к жизни. Завтра, к вечеру, вернётся Маша, которая даже не догадывается какие невероятные события произошли в доме ее бабушки, и как они способны изменить её жизнь до неузнаваемости. Завтра, все это будет завтра, а это уже начало новой истории.